Книга Толстой, Беккет, Флобер и другие. 23 очерка о мировой литературе  - Джон Максвелл Тейлор

Для Мелвилла одноногий человек, вверяющий себя удару гарпуна, пусть гарпун его тоже подводит (к гарпуну привязана веревка, утаскивающая человека на погибель), – фигура трагической глупости и (вероятно) трагического величия, а-ля Макбет. Для Беккета безногий писец, верующий в чистую мысль, – фигура комическая или во всяком случае извод страдающей, скрежещущей зубами, солипсической интеллектуальной комедии, с откровениями о проклятии за ней, которую Беккет присвоил и которая стала у него некоторым рефлексом вплоть до поздних озарений, которые он пережил в 1980-е.

Но что, если бы Беккету хватило смелости воображения на грезу о ките, о громадном, плоском, лишенном черт фронте (front, от латинского frons – лоб), упертом в хрупкую лодку, с которой отваживаешься шагнуть в бездну, а позади того фронта – великий, хитрый звериный мозг, мозг из другой вселенной понятий, думающий мысли, сообразные своей природе, ни зловредные, ни благодатные, мысли непостижимые, несоразмерные человеческим?

Пять

Пробуй еще.

Существо, созданье, сознание просыпается (назовем это так) в обстоятельствах неотвратимых и необъяснимых. Он (она? оно?) делает все, на что способен (способна? способно?), чтобы разобраться в своих обстоятельствах (назовем их так), но тщетно. В действительности само понятие о понимании обстоятельств делается все более смутным. Он/она/оно – вроде бы часть чего-то преднамеренного, но что́ это – это «что-то», как он/она/оно с ним соотносится, что́ именует нечто преднамеренным?

Совершаем рывок. Оставим на какой-нибудь другой раз обдумывание, в чем этот рывок состоял.

Существо, созданье, одно из созданий, которых мы – кем бы мы ни были – называем приматами (каково его/ее/его имя для него/нее/него самого, нам неведомо; мы даже не уверены, что он/она/оно располагает понятием об имени; будем именовать его/ее/его «Оно» отсюда и далее; может, нам даже нужно разобраться в понятии располагания понятием, прежде чем покончим с этим), – Оно обнаруживает себя в белом пространстве, в неких обстоятельствах. Оно вроде бы часть чего-то преднамеренного – но чего?

Перед глазами у Него три черные пластиковые трубки каждая метр в длину и девятнадцать миллиметров в диаметре. Под каждой трубкой – маленький деревянный ящик с открытым верхом и с дверкой, которая закрыта, но ее можно отворить.

Бросают орех (прежде чем продолжить, остановимся заметить это «бросают», к которому вроде бы не приставлено подлежащее, деятель – кто же это может быть?) в третью трубку (один-два-три: можно ли допустить по умолчанию понятие о счете, можно ли допустить по умолчанию право и лево?). Если созданье, существо, примат, Оно желает орех (вечно в этих историях причудливых обстоятельств, в которых просыпаешься, все сводится к чему-то съестному), Оно должно открыть правильный ящик, а правильный ящик определяется как ящик, содержащий орех.

Орех бросают в третью трубку. Оно выбирает, какой ящик открыть. Открывает третий ящик и – узрите – там орех. Оно жадно съедает орех (что еще с ним делать, да и кроме того – Оно жутко проголодалось).

И опять орех бросают в третью трубку. И вновь Оно открывает третий ящик. В ящике вновь содержится орех.

Орех бросают во вторую трубку. Не растеряло ли Оно бдительность, по привычке думая, что счастливый ящик, полный ящик – всегда третий? Нет: Оно открывает второй ящик, ящик прямо под второй трубкой. Там орех.

Орех бросают в первую трубку. Оно открывает первый ящик. Там орех.

Итак, первая трубка ведет к первому ящику, вторая трубка – ко второму, третья – к третьему. Пока все в порядке. Возможно, это нелепо сложный способ кормить создание, аппетит, субъекта, но так, похоже, все устроено в заданной вселенной, белой вселенной, где Оно себя обнаружило. Хочешь орех – обязано следить, в какую трубку его бросили, а затем открыть ящик под ней.

Но ах! – эта вселенная, как выясняется, не так уж проста. Вселенная не такова, какой кажется. На самом деле – и это ключевая часть, философский урок, – вселенная никогда не такова, какой кажется.

Вводится ширма: Оно все еще видит верхние концы трубок, нижние концы трубок, но не их середины. Происходит некоторая перетасовка. Перетасовка завершается, и все выглядит как раньше – ну или кажется таким, как раньше.

Орех бросают в третью трубку. Оно, созданье, открывает третий ящик. Ящик пуст.

Вновь бросают орех в третью трубку. И вновь Оно открывает третий ящик. Ящик вновь пуст.

Внутри Его, внутри Его ума, или сознания, или, может, даже Его мозга что-то приходит в движение, описание чего займет много страниц, много томов, нечто, возможно, связанное с голодом, или отчаянием, или скукой, или всем сразу, не говоря уже о дедуктивных и индуктивных способностях. Вместо этих страниц и томов давайте скажем лишь, что здесь пробел.

Оно, созданье, открывает второй ящик. В нем орех. Как он тут оказался – непонятно, но вот он: орех, настоящий орех. Оно ест орех. Так-то лучше.

Орех бросают в третью трубку. Оно открывает третий ящик. Он пуст. Оно открывает второй ящик. Там орех. Ага!

Орех бросают в третью трубку. Оно открывает второй ящик. Там орех. Оно ест орех.

Итак: вселенная не такая, какой была прежде. Вселенная изменилась. Не третья трубка и третий ящик, а третья трубка и второй ящик.

(Думаете, это не жизнь, как кто-то скажет? Думаете, это всего лишь мысленный эксперимент? Есть существа, для которых это не просто жизнь – это вся их жизнь. Это белое пространство – то, куда они родились. Оно то, куда родились их родители. То, куда родились их прародители. Это все, что им известно. Это ниша во вселенной, к которой они эволюционно подладились. В некоторых случаях это ниша, в которой их генетически модифицированно подладили. Это лабораторные животные, говорит этот кто-то, подразумевая животных, которые не знают другой жизни вне стен белой лаборатории, животных, не способных жить вне лаборатории, животных, для которых лаборатория, которая для нас, может, и смотрится белым адом, – единственный известный им мир. Конец отступления. Продолжай.)

И вновь эпизод неких перетасовок за ширмой, на которые Ему поглядеть не дают.

Орех бросают в третью трубку. Оно, созданье, открывает второй ящик. Он пуст. Открывает третий ящик. Он пуст. Открывает первый ящик. В нем орех. Оно ест орех.

Итак: теперь не третья и третий, не третья и второй, а третья и первый.

Вновь перетасовка.

Орех бросают в третью трубку. Созданье открывает первый ящик. Он пуст.

Итак: после каждой перетасовки все меняется. Это, похоже, правило. Третья и третий, перетасовка, третья и второй, перетасовка, третья и первый, перетасовка, третья – и что?

Оно, созданье, изо всех сил силится понять, как устроена вселенная, вселенная орехов, и как наложить на них руки (лапы). Вот что происходит прямо у нас на глазах.

Но действительно ли происходит это?